…Ряд кроватей длинный, длинный,
Всюду пахнет медициной. Сестры в беленьких платках, доктор седенький в очках.
А за сотни верст отсюда звон трамваев, крики люда.
Дом высоконький стоит, прямо в сад окном глядит.
В этом доме я родилась, в нем играла и училась.
Десять лет там прожила и счастливая была…
Мура Чуковская, 1930 (?)
Детский писатель должен быть счастлив.
К.Чуковский
… В 1882 году выдающийся французский невролог, терапевт и фтизиатр, ученик Ж.М.Шарко, главный врач госпиталя Лаэннека Л.Ландузи (Louis Théophile Joseph Landouzy, 1845-1917) описал своеобразную форму туберкулеза, которая по клинике очень напоминала тиф, точнее, «тифоидную лихорадку». Он назвал ее тифобациллез — позже его назвали «тифобациллез Ландузи» («tifobacilosis Landouzy»). На вскрытии подобных больных Ландузи находил не ожидаемую распространенную форму милиарного туберкулеза, а картину общей инфекции с отдельными рассеянными бугорками. Позже стали говорить о микобактериальном сепсисе, хотя, по клиническому течению, исходу и патологоанатомической картине они отличаются. Тифобациллез как проявление первичного туберкулеза встречается преимущественно у детей, подростков и молодых людей. Сначала проявления аллергии: высокая чувствительность к туберкулину, узловатая эритема, поражение органа зрения. Если после острой вспышки процесс приобретал затяжное и волнообразное течение, то тогда возникало поражение легких, костей, почек, плевры, мозговой оболочки, брюшины. Сейчас причиной распространения процесса считается повышение проницаемости стенок сосудов при наличии туберкулезно измененных лимфатических узлов или очагов в других органах. Повышение проницаемости сосудов всегда возникало на фоне гиперсенсибилизации, нарушениях обмена веществ, авитаминозе. И в доантибиотическую эпоху (Ландузи говорил об этом) были случаи спонтанного излечения от болезни, но редкие, казавшиеся чудом. В том случае, о котором пойдет речь, чуда не произошло…
…Р.Кох когда-то сказал, что «Туберкулез — это слезы бедности, выплаканные внутрь». Но это был не тот случай. При всех трудностях жизни в Ленинграде 20-х годов прошлого века, считать семью Чуковских бедствующей — натяжка. Не было в ней и явных больных чахоткой. Но вообще ситуация с заболеваемостью туберкулезом в России и до революции и после нее носила характер устойчивой пандемии, а Петербург-Петроград-Ленинград был в ней лидером. Открытия Рентгена, Коха, Кальметта-Герена и Форланини на этой ситуации не сказались совсем: ежедневно по улицам Ленинграда в то время ходили «кашляющие, потеющие и худеющие», рассеивая по сторонам мириады туберкулезных палочек. Большевики превратили бывшие барские квартиры в рабочие общежития, а что такое плевательница российские граждане не знали, и высыхающие на полу «шершавые чахоткины плевки» превращались в буйно цветущий легочный и внелегочный туберкулез… Младшая дочь Чуковского — Мария (по-домашнему — Мура), родившаяся в 1920 году (не самый богатый витаминами, жирами и углеводами год!) посещала детский сад. «Чтоб ваши дети не угасли, немедленно организуйте ясли!», — призывал поэт. Ясли организовали, но дети все равно угасали… Мура Чуковская, ребенок любимый и талантливый, заболела в конце 1929 года, когда дела самого К.Чуковского были плохи. Подвергнутый беспощадной критике (особенно усердно его топтала Крупская, не имевшая своих детей, но зато хорошо знавшая, что нужно «советским детям». Она уже поняла, что время Семашек, Луначарских, Чичериных и прочей ленинской гвардии закончилось и плясать они теперь будут исключительно под грузинскую музыку!), написал покаянное письмо, опубликованное в «Литературной газете», где среди прочего была такая фраза: «В числе книг, которые я наметил для своей «пятилетки», первое место занимает «Детская колхозия» (для детей от 10–12 лет)». Можно себе представить, что это был бы за бред, но смертельную болезнь дочери Чуковский считал расплатой за такое проявление слабости и униженности перед властью.
Как заболела Мура Чуковская? Наверное, был «гриппоподобный» дебют, а потом оставалась повышенная температура и необъяснимая слабость, непонятно почему, затянувшаяся. Наверняка, сначала никто и не думал о туберкулезе, но в день рождения Муры (февраль 1930 года) ей стало хуже. Болезнь протекала тяжело и не совсем типично, сразу обозначилось поражение глаз и коленных суставов. По саркастичному выражению В.А.Оппеля тогда было «туберкулезных больных много, а помощи туберкулезным больным оказывается мало». Тот же Оппель смотрел на туберкулезное поражение суставов как на проявление туберкулезного сепсиса. Нельзя сомневаться, что в случае М.Чуковской так и было. Причем этот туберкулезный метастаз «превращается в место наибольшей интенсивности процесса и отражается на общем состоянии организма, весьма, пагубно». Тогда были интересные взгляды на течение туберкулеза: «выгодным» для больного считалось наличие лимфоцитоза, а не лейкоцитоза. Уменьшение вязкости и свертываемости крови врачи (хирурги) считали признаком безнадежным. Плохим признаком считалась и гипокальциемия (при костно-суставном туберкулезе). Понятно, что в эпифизах, которые в первую очередь и поражаются туберкулезом, кость начинает рассасываться («рарефицироваться», как говорили в то время). Что оставалось делать врачам при отсутствии стрептомицина? Резецировть суставы или «вбивать» через эпифиз в пораженный сустав «клин» из аутокости. Такие операции были тогда известны: операция Федорова-Лавалле и операция Копылова. Именно Федор Александрович Копылов (1893-1962), выдающийся советский траматолог-ортопед, будущий директор Ленинградского протезного института и был одним из лечащих врачей Муры Чуковской. Конечно, доброхоты пытались помочь Чуковскому, советовали ехать за границу, а Ю.Н.Тынянов посоветовал обратиться к известному в Крыму доктору Изергину. Из рассказа Тынянова вытекало, что он творит чудеса. В начале мая положение больной резко ухудшилось: «Мне даже дико писать эти строки: у Муры уже пропал левый глаз, а правый – едва ли спасется. Ножка ее, кажется, тоже погибла… Как плачет М. Б. (жена Чуковского — Н.Л.) — раздирала на себе платье, хватала себя за волосы»,— пишет в «Дневнике» Чуковский. Марина Чуковская рассказывает, как Корней Иванович ворвался к ней вне себя от горя: «Ей будут вылущивать глаз! Боже мой! Пойдем! Нет, поедем!» Повез ее в гости, и в гостях был изысканно любезен, остроумен, весел… «Хозяйка не догадывается, что он инстинктивно ищет забвения от горьких мыслей. Он должен работать. И работать очень много. Он не имеет права сосредоточиться на том, что так мучительно волнует его. Прочь отметает он эти мысли. Думать он обязан только о работе, раз уж ничем не может помочь. Мурочкин глаз не тронули, но глаз стал незрячим». Ф.А.Копылов (а что он мог предложить – резецировать сустав?) тоже склонялся к поездке в Крым, хотя тяжесть состояния ребенка должна была заставить от этой бессмысленной затеи воздержаться. И все же они поехали. Ехали трое суток. У Муры в этих кошмарных условиях мучительно болели оба коленных сустава, а по приезде лихорадка достигла 40 0 С. Когда родители кинулись в аптеку заказать свечи с йодоформом, оказалось, что нет масло какао для их приготовления (?!). Аптечный дефицит существовал у нас всегда!И вот с этой дикой болью (был поражен и голеностопный сустав), с лихорадкой, крича от боли на каждой выбоине этой истинной дороги на Голгофу, Мура, наконец, попала в Алупку. А вот дальше «Дневник» К.Чуковского: «Но... принял нас только канцелярист, «Изергин с депутацией», стали мы ждать Изергина, он распорядился (не глядя) Муру в изолятор (там ее сразу обрили, вымыли в ванне). О, как мучилась бедная М. Б! Мать, стоящая на пороге операционной, где терзают ее дитя, потом Изергин снял с нее шинку и обнаружил, что у нее свищи с двух сторон 11 сентября. Алупка. <...> Муре по-прежнему худо. Мы привезли ее 7-го к Изергину, и до сих пор температура у нее не спала. Лежит, бедная, безглазая, с обритой головой на сквозняке в пустой комнате, и тоскует смертельной тоской. Вчера ей сделали три укола в рану». Речь, вероятно, шла либо о пункции сустава, либо о введении в него раствора йодоформа на персиковом масле. Так тогда боролись с поражением сустава.
Пётр Васильевич Изергин (1870-1936) — русский врач, доктор медицинских наук (1936), Герой Труда. Вначале 1900-х по приглашению основателя санатория в Алупке, выдающегося российского хирурга А.А.Боброва начал работать в санатории, а позже, возглавил его. По легенде, именно Изергин стал прототипом доктора Айболита.
«… Изергин полагает, что ее рану дорогой загрязнили. Вчера она мне сказала, что все вышло так, как она и предсказывала в своем дневнике. Собираясь в Алупку, она шутя перечисляла ожидающие ее ужасы, я в шутку записал их, чтобы потом посмеяться над ними,— и вот теперь она говорит, что все эти ужасы осуществились. Это почти так, ибо мы посещаем ее контрабандой, духовной пищи у нее никакой, отношение к ней казарменное, вдобавок у нее болит и вторая нога. М. Б. страдает ужасно.12.IX. Лежит сиротою, на сквозняке в большой комнате, с зеленым лицом, вся испуганная. Температура почти не снижается. Вчера в 5 час. 38,1 Ей делают по утрам по три укола в рану — чтобы выпустить гной, это так больно, что она при одном воспоминании меняется в лице и плачет. <...>Крым ей не нравится. Воспитательниц в санатории 18. Все они живут впроголодь, получают так называемый «голодный паек». И естественно, они отсюда бегут. Вообще рабочих рук вдвое меньше, чем надо. Бедная Мура попала в самый развал санатории. Тубинститут теснит Изергина. Построили в его костно-санатории целый корпус для легочных больных, в то время как давно уже признано, что легочных и костных совместно держать невозможно. Во время голода Изергин все же сохранил свой санаторий, сам ездил за провизией, и когда у него хотели ее реквизировать, говорил: возьмите вот это, это я везу для себя, а этого не троньте, это - для больных детей; во время землетрясения он спас всех детей от катастрофы, и вот теперь новые люди, не знают его работы, смеют говорить, что он корыстный человек, белогвардеец и проч. 20/IV. Вчера у Муры. У нее ужас: заболела и вторая нога: колено. Температура поднялась. Она теряет в весе. Ветер на площадке бешеный. Все улетает в пространство. Дети вечно кричат: «ловите, ловите! у меня улетело!» У них улетают даже книги. По площадке так и бегут почтовые марки, бумажки, открытки, тетрадки, картинки и треплются простыни, халаты санитарок и сестер. На этом ветру лицо Муры сильно обветрилось, ручки покраснели и потрескались. Старается быть веселой, но надежды на выздоровление уже нет никакой. Туберкулез легких растет. <...> Личико стало крошечное, его цвет ужасен — серая земля. И при этом великолепная память, тонкое понимание поэзии. <...>7-ое сент. Ужас охватывает меня порывами. Это не сплошная полоса, а припадки. Еще третьего дня я мог говорить на посторонние темы, вспоминать и, вдруг, рука за сердце. Может быть, потому, что я пропитал ее всю литературой, поэзией, Жуковским, Пушкиным, Алексеем Толстым — она мне такая родная – все понимающий друг мой. Может быть, потому, что у нее столько юмора, смеха — она ведь и вчера смеялась — над стихами… ... Ну вот, были родители, детей которых суды приговаривали к смертной казни. Но они узнавали об этом за несколько дней, потрясение было сильное, но мгновенное, краткое. А нам выпало присутствовать при ее четвертовании: выкололи глаз, отрезали ногу, другую — дали передышку, и снова за нож: почки, легкие, желудок. Вот уже год, как она здесь... (Сегодня ночью я услышал ее стон, кинулся к ней. Она: «Ничего, ничего, иди спи»). И все это на фоне благодатной, нежной целебной природы, под чудесными южными звездами, когда так противоестественными кажутся муки». Процесс в легких прогрессировал … «… Ночь на 11 ноября. 2 часа тому назад ровно в 11 часов умерла Мурочка. Вчера ночью я дежурил у ее постели, и она сказала: «Лег бы... ведь ты устал... ездил в Ялту»... Сегодня она улыбнулась. Странно было видеть ее улыбку на таком измученном лице. <...> Так и не докончила Мура рассказывать мне свой сон. Лежит ровненькая, серьезная и очень чужая. Но руки изящные, благородные, одухотворенные. Никогда ни у кого я не видел таких. 13/XI. <...> Я наведывался к могиле. Глубокая, в каменистой почве. Место… — какое она любила бы <...> и вот некому забить ее гробик. И я беру молоток и вбиваю гвоздь над ее головой. Вбиваю криво и вожусь бестолково. Л. Н. вбил второй гвоздь. Мы берем этот ящик и деловито несем его с лестницы, с одной, с другой, по кипарисной аллее — к яме. М. Б.шла за гробом даже не впереди всех и говорила о постороннем, шокируя старух. Она из гордости решила не тешить зевак своими воплями. Придя, мы сейчас же опустили гробик в могилу, и застучала земля. …Погребение кончилось. Все разошлись молчаливо, засыпав могилу цветами. Мы постояли и понемногу поняли, что делать нам здесь нечего, что никакое, даже самое крошечное общение с Мурой уже невозможно — и пошли …по чудесной дороге — очутились где-то у водопада, присели, стали читать, разговаривать, ощутив всем своим существом, что похороны были не самое страшное: гораздо мучительнее было двухлетнее ее умирание. Видеть, как капля за каплей уходит вся кровь из талантливой, жизнерадостной, любящей…»
Посмотрите какая фатальная неспособность что-либо организовать: этот развал в санатории, чувствующийся на каждом шагу, это убожество, этот голод. Умирает от совершенно бесполезного лежания на солнце ребенок, и отец сам заколачивает, сделанный из сундука гроб. Унижали при жизни, унижали даже самой смертью. Даже погребальные услуги не умели организовать.
Что там «туберкулезные романы» Ремарка или Томаса Манна, вот роман самого «счастливого» советского детского писателя Корнея Чуковского: « Мура к деревцу пришла, Мура туфельку сняла…»
Н.Ларинский, 2012
Свежие комментарии