Все, что может дать современная медицина людям с четвертой стадией рака, – это возможность умереть без боли
Кирилл Железнов
фото: Юрий Лашов
Говорят, хоспис – место, где умирают. Как вокзал, куда приезжают, чтобы сесть на поезд. Не верьте. Здесь живут – и радуются жизни: скоротечной, с инъекциями морфина, больничной едой и казенными простынями. Но это жизнь. А для людей, чьи дни, как четки в корявых пальцах, перебирает болезнь, каждый день – это больше, чем 24 часа. Это целая вечность.
«Эти боли можно описать одним словом – непереносимые»
Стандартная советская коробка онкодиспансера – на окраине Симферополя, сразу за студгородком, по дороге на Ялту. Остановка «Больничный городок». Двери маршрутки открываются прямо напротив аллеи, редко усаженной низенькими соснами – впереди шлагбаум, а за ним больничные двери. Предприимчивая старушка приторговывает самодельными цветастыми тапочками, разложив их на табуретке. Ходовой товар. Сюда редко приезжают на несколько часов – рак вцепляется в организм мертвой хваткой, лечение длительное и, нередко, безуспешное.
Врачи пытаются отсечь болезнь от человека хирургическим скальпелем, раздавить ее химиотерапией и «сжечь» злокачественные клетки лучами радиации. Часто получается. Но иногда… Орать от боли, прожигающей все тело, и ждать «скорую» со спасительной дозой морфина – такова судьба больного раком, которому не смогла помочь медицина.
«Лечитесь по месту жительства», – такое завуалированное медицинское «прощай и прости» услышит безнадежный пациент. Это начало пути в мучительную смерть.
«Те боли, которые испытывают многие на четвертой стадии рака, можно описать одним словом – „непереносимые“, – разводит руками Александр Филенко, заместитель главного врача онкологического диспансера, благодаря усилиям которого десять лет назад при больнице был открыт хоспис. – Понимаете? Метастазы в кору головного мозга, в позвоночник порождают такие болевые ощущения, что человек просто не контролирует себя. И кто ему дома поможет? Родственники? А где взять морфин? А кто сделает укол? А если нет родственников?»
В хосписе безнадежных больных избавляют от боли, ухаживают за теми, кого рак уже приковал к кровати.
«Прогнозируемый неблагоприятный исход», – за этим словосочетанием медики прячут слово «смерть». В хосписе все с таким прогнозом. Большинство сгорают за несколько недель, иногда дней. Некоторые живут целый год. В ночь перед нашим приездом, рассказывает Филенко, в хоспис привезли мужчину средних лет – он скончался через два часа.
«Не знаю, как вы будете об этом писать, но, если хотите, пойдемте, – Александр Филенко закрывает дверь кабинета и ведет нас в хоспис. – В любом случае, для пациентов это будет хорошо. Поговорят, отвлекутся. К ним ведь, кроме самых близких, никто не приходит. Окружение их вычеркивает – „У него рак! Ужас!“ И смотрят на человека, как будто он уже умер. Хоронят заживо. А он жив еще! Живет! И хочет внимания, общения, любви, заботы…»
«Мечта? Жить хочу»
На заднем дворике больницы – небольшая асфальтовая площадка, за хиленькими вишенками, прямо под окнами прячется зеленая скамейка. Возле стеклянных дверей хосписа, открытых настежь, дежурит «скорая» – старый РАФик с красными полосами на выцветших боках.
«Кому-то плохо?» – спрашиваю врача, кивая на спецмашину.
«Да нет, – отмахивается. – Это не „скорая“. Завтраки развозят на этой машине».
Две кастрюльки советских времен с цветочками на боках татуированы номерами больничного инвентаря. Внутри – каша, манная и пшенная. Их несет на кухню хосписа улыбчивая санитарка Ольга. Греет на газовой плите и на небольшом столике раскладывает по тарелкам. Одну больную кормят с ложечки. Встать она уже не может.
«Я всего полтора месяца тут, – санитарка крутится возле плиты, успевая отвечать на мои вопросы. – Сначала тяжело было, но, человек, знаете, такая гадина, ко всему привыкнет, ко всему приспособится (Ольга перефразирует Достоевского – „Р“). Даже к тому, что рядом умирают люди. Хотя до сих пор сердце екает, как падает куда-то, когда вижу, как молодые „сгорают“».
В хосписе десять коек. Приспособили подсобное помещение на территории больницы: десять лет назад здесь работала частная фирма, которая изучала… дельфинов. Молодая медсестра Светлана принимает смену в восемь часов утра. Нужно сделать инъекции, капельницы, потом помочь санитарке Ольге привести больных в порядок: поменять памперсы тем, кто уже не может подняться с кровати, обмыть.
«Если не можем человека перевернуть, зовем врачей из других отделений», – Света поглаживает круглый живот под медицинским халатом. Она в положении, и временами кажется, уходит мысленно от хосписа к новой жизни, которая прячется у нее в чреве. Больные с нежностью говорят ей «Светочка», а те, что помладше, называют по имени-отчеству. Кажется, ее здесь любят. За веселый нрав и улыбку, спрятанную в уголках губ и готовую сорваться в ответ на самую неуклюжую шутку пациента.
«Когда уходишь с работы, обязательно надо просто перестроиться, заставить себя перестать думать о больных, – говорит Света. – Это очень тяжело, потому что к некоторым привыкаешь, успеваешь сдружиться… Но если думать постоянно, что здесь умирают люди, то можно сойти с ума».
…Две кровати, тумбочка, телевизор. На кровати, поджав ноги к подбородку, лежит мужчина лет пятидесяти. Полы синего халата прикрывают стопы, глаза уставлены в одну точку. На тумбочке надорванный пакет с сухарями. Мужчина вздрагивает, заметив нас, с трудом садится и протягивает крепкую руку. Даже улыбается.
«Угощайтесь, – протягивает мне сухарик. – Не хотите?»
Волевое лицо, глубокая ямочка на подбородке и седые усы. Это Сергей, ему 59 лет, по профессии – геодезист. Теперь он пациент хосписа, лежит здесь уже полторы недели, с тоской смотрит в окно. Всего полчаса назад ему сделали инъекцию морфина. Сергея уже «не держат» четыре дозы в сутки. Боль прорывается сквозь обезболивающее, а рак добрался до костей. Колют каждые четыре часа.
«Все у нас хорошо, всем довольны, персонал хороший, девчонки такие заботливые, – хвалит пациент. – А еще мне гулять разрешают, только медсестер предупреждаю, что пройдусь. Люблю читать, но мне сейчас тяжело найти удобную позу для чтения. Проблема с суставами».
Сосед Сергея по палате лежит в гипсе и машет на фотографа «Республики», заметив, что тот наводит объектив. Демьян в прошлом – преподаватель одного из крымских вузов. Метастазы пошли по всему телу, рак добрался до костей, «съел» их, превратив в труху в еще живом и крепком организме. Как-то преподаватель попробовал встать – поднялся и сломал ногу: кости, пораженные болезнью, просто не выдержали вес тела. Лежит в гипсе, кушает, не поднимаясь с кровати, и очень не хочет, чтобы в таком виде его увидели студенты.
«Нет уж, пусть меня другим запомнят – сильным и веселым», – улыбается он.
В изголовье Демьяна – иконы. В руках – книга, какой-то роман. Он жадно хватает глазами страницы, но когда обращаюсь к нему – откладывает книгу и охотно разговаривает. О политике, жизни, погоде и мечтах.
«Мечта? Есть, конечно, – кривит губы. – Жить хочу».
Стучим по дереву – и мчимся дальше
«Ну, какая теперь мечта, – вздыхает Юлия Осиповна, 80‑летняя пациентка женской палаты. – Прожито уже много, сделано много. Хотя, знаете, если честно, хочется посмотреть, как подрастают правнуки. Но теперь уж как судьба распорядится, болезнь прихватила. И возраст уже почтенный, на Земле вечного ничего нет. Как будет, так будет».
Юлия Осиповна называет хоспис больницей. Так делают многие пациенты, исключая из разговоров страшное слово. Кажется, больная мне искренне рада: улыбается и приветливо приглашает присесть на стул возле кровати. Охотно разговаривает, начиная беседу с нескольких слов о погоде. Правда, скоро разговор скатывается к тому самому главному, что у нее есть. Семье.
«Я уже месяц тут, в больнице, а вообще в Феодосии живу, – рассказывает она. – Родилась на Урале, в Челябинске, работала в Сибири, потом переехали в Крым. Две дочери у меня… Я здоровой была, а под конец случилась такая вот история. Приболела. Ну что ж сделаешь. Жизнь так устроена – люди приходят и уходят… А в Сибири у меня правнучке 10 лет, внуки живут в Греции, Турции, в Крыму, России. Знаете, какая большая семья? Вроде все у них нормально, и это самое главное».
«У многих наших больных есть семьи, но в такой ситуации заботливые и любящие люди оказываются просто беспомощными. Толку от их вздохов – никакого, – объясняет Александр Филенко. – Пациенту надо давать инъекции, ставить капельницы, менять памперсы, обмывать, если он уже не в состоянии ходить. Решение лечь в хоспис обычно принимается всей семьей, на семейном совете, и во многих случаях оно действительно оправданно».
С тяжелыми сумками, забитыми домашней едой, в хоспис входит молодая девушка. Даша пришла навестить маму, которая наотрез отказалась с нами общаться. Свидание длится около часа, а потом Даша уже налегке, с пустыми пакетами, соглашается поговорить. Садимся на ту самую зеленую скамейку, перед крыльцом хосписа. Закуриваем. Я не знаю, как начать разговор.
«За что ей такие мучения? – неожиданно спрашивает она меня. – Ну ладно, пускай смерть… Но почему такая? Мама, знаете, какой была? Красивая, волевая, мужики вокруг стаями вились, а она папе была всегда верна… Ушел он от нас. И тут – рак. Уже четвертая стадия. Иногда я думаю – скорей бы… Не могу смотреть, как она мучается».
Даша плачет, потом быстро встает и, не прощаясь, уходит. Я не осмеливаюсь ни догонять, ни расспрашивать.
«Знаете, что по-настоящему страшно? – заместитель главврача онкодиспансера провожает меня к выезду из больницы. – Что вот так – неизлечимо – может заболеть каждый. Мы, конечно, все стучим по дереву и с мыслью „меня это не коснется“ мчимся дальше. Может, так и правильно. Только иногда надо вспоминать, что на отложенные „на потом“ добрые дела и мечты может просто не хватить времени».
Свежие комментарии