ПОЖАР В КЕМЕРОВЕ УНЁС ЖИЗНИ ДЕСЯТКОВ ДЕТЕЙ; их родителям, помимо невероятной боли, предстоит столкнуться с бюрократией и равнодушием. Дмитрий Соловей, тренер по бодибилдингу и бывший сотрудник уголовного розыска, полтора года назад потерял трёхлетнего сына — Максима не стало из-за онкологического заболевания. Мы попросили Дмитрия рассказать, как он пережил горе, и дать совет людям, потерявшим близких.
Когда Максу поставили диагноз, рак почки был уже не на ранней стадии, были метастазы. У меня сразу появилось осознание того, что мы его потеряем. Ночью после того, как я узнал диагноз, я рыдал и понимал, что скоро его не станет. До сих пор мне иногда жалко, что ему сделали столько операций, столько мучительной химиотерапии, растянули всё это почти на полгода — но, возможно, это позволило нам всем ещё сильнее сблизиться, побыть с ним хоть немного ещё. Мне хотелось от всех спрятаться, ни с кем не общаться — и это происходит с большинством людей. Мы столкнулись со многими родителями заболевших детей и видели, что они исчезают с горизонта, удаляются из соцсетей, удаляют фотографии. У людей начинаются страхи, они думают, что их кто-то сглазил — наверное, это в человеческой природе, склонность искать виновных. У меня почему-то было внутреннее ощущение, что я должен рассказывать о происходящем, чтобы другие люди видели, как это бывает. Чтобы те, кто столкнулся с болезнью ребёнка, знали, что они не одни. Я вёл инстаграм о болезни Макса и делал это не для себя, а для других. Жена, наоборот, ушла в себя, нигде не появлялась, не выкладывала фотографии.
В последние дни жизни Макса нам пришлось перевезти его из онкологического отделения в другое, для лучевой терапии, а потом обратно — как я сейчас понимаю, обе стороны пытались снять с себя ответственность, не пополнять статистику смертью ребёнка. В итоге я поговорил с главным врачом и оказалось, что максимум возможностей — продлить жизнь ещё на несколько дней, но лучше Максу не станет. Тогда мы забрали его домой. Мне пришлось подписать бумаги об отказе от лечения.
Возможно, нам, родителям, было бы легче, если бы ребёнок умер в больнице. Этот момент — самый болезненный из всех. В памяти осталось, как сын умирает у меня на руках, задыхается. Он ничего не понимал, он не мог даже попросить воды. Единственное, чего мне хотелось в тот момент, — что-то сделать, чтобы он не испытывал таких мучений. Это очень страшно.
К сожалению, во всех инстанциях сталкиваешься с огромной бюрократией. Я прекрасно понимаю врачей и другой персонал, не только медицинский, у них есть протоколы, которым необходимо следовать — но в первую очередь нужно оставаться человеком. Например, не хотели выдавать тело ребёнка из морга, потому что на справке в одном месте было что-то исправлено, но не было фразы «исправленному верить». Я умолял, обещал, что принесу справку в любой нужной форме, и всё-таки убедил сотрудницу, которая за это отвечает — но она пошла навстречу с формулировкой: «Вы понимаете, что это подсудное дело?»
Помощник прокурора, глядя мне в глаза, сказал: «Откуда я знаю, может быть, вы ребёнка не кормили, вот он и умер». Это грустно и больно, это равнодушное, потребительское отношение
Расскажу один случай: когда я работал в угрозыске, я приехал на место смерти подростка от передоза. Он лежал на полу, а рядом лежал шприц с остатками героина — и я взял этот шприц и спрятал в карман. Да, это тоже «подсудное дело», но я не хотел, чтобы его увидели родители этого ребёнка, у них и так чудовищное горе, зачем это усугублять? Надо всегда оставаться человеком.
Были очень тяжёлые моменты. По закону, если есть результаты гистологического исследования (а у нас они, естественно, были), мы могли потребовать отказа от вскрытия. Причина смерти и так была очевидной, и мне просто было жалко его тело, он и так уже был весь изрезанный, за эти пять месяцев ему сделали множество операций. Но помощник прокурора, глядя мне в глаза, сказал: «Откуда я знаю, может быть, вы ребёнка не кормили, вот он и умер». Это грустно и больно, это равнодушное, потребительское отношение. Даже на похоронах была какая-то проблема из-за неправильно поставленной печати. В эти моменты очень тяжело держаться.
Я очень соболезную людям, которые потеряли детей в катастрофе в Кемерове. В первую очередь я хочу попросить вас не повторять моих ошибок. Не уходите в себя, не прибегайте к алкоголю и тем более наркотикам — тем более что это не помогает. Я помню, как это — выпиваешь литр водки, а всё равно сидишь трезвый, и легче не становится.
Не игнорируйте людей, общайтесь с ними, хотя это больно. Тяжело видеть друзей, тяжело с ними говорить — у всех слёзы на глазах, и ты тоже начинаешь плакать. Я ушёл в себя на полгода, ни с кем не общался, не мог работать — но потом пришло осознание, что это было зря, что это не помогало. Наоборот, если бы я всё это время пытался поддерживать жену, а она меня, обоим было бы легче. Надо видеться со своими родителями, с братьями и сёстрами, с друзьями. Чем больше ты в уединении, тем больше едет крыша.
Я ушёл в себя на полгода, ни с кем не общался, не мог работать — но потом пришло осознание, что это было зря, что это не помогало. Наоборот, если бы я всё это время пытался поддерживать жену, а она меня, обоим было бы легче
Не бойтесь и не стесняйтесь плакать. Ищите тех, кто сможет вас поддержать, разделить с вами боль. Мы с женой не обращались за психологической помощью — но для многих это хороший вариант. Мне очень помогало поговорить со священником или просто прийти в церковь, побыть там — это успокаивало.
Не вините себя. После смерти Макса мы начали вспоминать какие-то мелкие ссоры, говорить «надо было жить нормально», думать, что ребёнок заболел, потому что видел, как мы ругались. К сожалению, многие пары не выдерживают трагедии и расстаются — но мне кажется, такие моменты должны сближать. Не надо винить себя или друг друга, думать, что вы что-то неправильно сделали. Рак — это чрезвычайное происшествие, он просто появился и всё, и никто в этом не виноват. Как и возгорание — оно может произойти когда угодно; конечно, есть виновные в том, что системы безопасности не работали, но это точно не родители погибших детей.
Продолжайте жить. Не проходит ни одного дня, чтобы я не вспомнил о Максе и не всплакнул — но чуть легче всё же становится. Легче, потому что продолжаешь жить, ставишь новые цели, общаешься с людьми. Я считаю, что в память о сыне мы должны жить лучше, чем раньше: без ссор, без плохих поступков. Что-то планировать, построить дом; приходить на кладбище и рассказывать Максу, что происходит в нашей жизни. Я верю, что он за нами наблюдает, и я не хочу его расстраивать. Пусть он видит, что у мамы с папой и братика всё хорошо. Когда я плачу, я вытираю слёзы, улыбаюсь и говорю: «Макс, извини». Представьте, что ваши дети вас видят, и берите себя в руки ради них. Младшему сыну, Алексу, было два года, он всё понимал, он был дома, когда умер Макс. Он перенёс это спокойно — думаю, осознание придёт позже. Он очень хочет, чтобы у него снова был братик или сестрёнка — и мы постараемся ему это дать.
Проявляйте максимальное терпение и спокойствие в отношении бесконечных бумажек. Это трудно, но неизбежно. Если что-то нужно, продолжайте просить, в итоге обычно люди всё-таки идут навстречу. Обращайтесь в благотворительные фонды. Нам очень помогал фонд, который работал в больнице. Они помогают многим людям и многими действиями — и финансово, и организаторски, и в бытовых вопросах, что-то привезти или отвезти. Нам предлагали помочь с организацией похорон; нам не понадобилось, но, думаю, для многих людей это актуально — не отвергайте эту помощь. Важно, что большинство людей, работающих в благотворительных фондах, сами прошли через потерю близких и понимают, что вы чувствуете.
Свежие комментарии