Приходится много читать и слышать про мам, отравляющих жизнь, про мам упрекающих, обижающихся, ревнующих, не отпускающих, поджимающих губы, ожидающих неудач, требующих неусыпного внимания. «А я говорила...», «Ты собираешься вообще...», «Так я и знала!». И захотелось написать про маму, которая повзрослела, живет своей жизнью и именно поэтому может быть опорой взрослому ребенку
Сначала мама говорит: «Иди есть». Через пять минут она не говорит: «Иди, а то остынет», она машет безнадежно рукой: «Все уже ЗАМЕРЗЛО!». Перед мысленным взором встает тарелка борща, покрытая ледяной коркой. Но и мамина страсть к преувеличению больше не раздражает.
Мамы дают, что могут, а потом ты вырастаешь и остальное находишь в других местах. Потом теряешь, потом находишь опять — и так много раз. Пока не начинаешь искать в себе. В себе исключительно. Это и называется зрелостью, независимо от результата. Если она наступает, ты перестаешь соревноваться и бунтовать.
Стараешься жить и просто не сильно расстраивать маму. А мама (если у нее тоже наступила зрелость) старается сильно не расстраивать тебя.— Ну, что я делала? — рассказывает мама подруге, как прошло утро. — Да, как обычно... Пока посуду помыла, пока ленту в ФБ полистала...
Маме 70. Она регулярно ходит на кинопремьеры, в театры и просто «погулять в город» или покататься на трамвае. И она, например, смотрела итальянских «Идеальных незнакомцев» в кино и поэтому знала, что именно переснял «Квартет И». По ее настоянию я ходила на документальный мультфильм Резо Габриадзе «Знаешь, мама, где я был?». В моей ленте никто о нем не писал, а других источников информации у меня нет, так что я могла вообще не узнать, что отец и сын Габриадзе сняли еще одно великое кино. Хорошо, что есть мама!
Маме 70. Она регулярно ходит на кинопремьеры, в театры и просто «погулять в город» или покататься на трамвае. И она, например, смотрела итальянских «Идеальных незнакомцев» в кино и поэтому знала, что именно переснял «Квартет И». По ее настоянию я ходила на документальный мультфильм Резо Габриадзе «Знаешь, мама, где я был?». В моей ленте никто о нем не писал, а других источников информации у меня нет, так что я могла вообще не узнать, что отец и сын Габриадзе сняли еще одно великое кино. Хорошо, что есть мама!
Смотрю, и «Глаз народа» — действительно, как всегда у Парфенова. Вот ты почти ничего об этом не знал и вот — знаешь почти все.
— Вторая часть не хуже, — говорит мама. И расстраивается, что я никак не посмотрю «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов»...
В отличие от меня мама прочитала все модные толстые книги последних лет — «Щегла», «Дом в котором», «Шантарам», «Большую маленькую жизнь», перечитывает Гиляровского, Довлатова, Чудакова, Акунина, пока моет посуду или гуляет в лесу — слушает аудиокниги. Умело пользуется поисковиками, зависает на Яндекс.Дзене, YouTube и ivi. Не так давно сама зарегистрировалась в Инстаграме, между делом лайкает внуков, ищет интересное лично ей, делает открытия! Реклама ее не раздражает: «Где еще узнавать про новинки?».
Хочется одного — телефон оставить в прихожей и лечь на пол в прохладной маминой комнате, рядом с книгами, по корешкам которых училась читать, рядом со шкафом, где все рассортировано, наглажено и лежит стопочками, рядом с маленьким буфетом, где каким-то чудом всегда есть шоколадные конфеты, а не какие-то ириски и батончики...
У мамы новая стрижка и новые ботинки, на окне свежая занавеска — старая надоела, не успев состариться. На стене карта Москвы, на круглом столике список для похода в магазин — в столбик и каллиграфическим почерком. Как ни тренировалась, у меня все равно не такой.
Когда определенности нет ни в чем, чтобы хоть как-то выровнять свою жизнь, обращаешься к обыкновенным вечным ценностям: мамин обед по расписанию, а на обед — супчик, как в детстве. Прозрачный бульон и морковка так же нарезана. И при любом бюджете — обязательно салат, закуска на красивой тарелочке, компот или морс, горячее блюдо и к чаю что-нибудь вкусненькое.
***
У меня становится походка, как у моей бабушки. Маленькой я часто ходила позади нее по дороге на дачу и обратно. И помню, что она ступала тяжело, твердо и помогала себе идти, сильно отмахивая правой рукой. А в левой несла железное ведро с клубникой или персиками, его ручка поскрипывала в такт шагам.
Помню на ведре чистенькую тряпочку, подвязанную веревочкой, помню ямочку на круглом локте, совсем не подходящем для того, чтобы махать им, как на марше. Такой локоток хорошо смотрелся бы на фоне газона, на ручке плетеного кресла, в кружавках. Но наших бабушек в основном учили ходить строем и думать о неопределенном общественном благе. Сейчас трудно представить, но отдыхать у них в принципе было не принято. По крайней мере, ни одна из моих бабушек не была замечена отдыхающей. Одна в 16 лет уже работала на военном заводе, а другая родила моего папу аккурат перед войной ну и все заверте... Боюсь представлять.
У меня становится походка, как у моей бабушки. Маленькой я часто ходила позади нее по дороге на дачу и обратно. И помню, что она ступала тяжело, твердо и помогала себе идти, сильно отмахивая правой рукой. А в левой несла железное ведро с клубникой или персиками, его ручка поскрипывала в такт шагам.
Помню на ведре чистенькую тряпочку, подвязанную веревочкой, помню ямочку на круглом локте, совсем не подходящем для того, чтобы махать им, как на марше. Такой локоток хорошо смотрелся бы на фоне газона, на ручке плетеного кресла, в кружавках. Но наших бабушек в основном учили ходить строем и думать о неопределенном общественном благе. Сейчас трудно представить, но отдыхать у них в принципе было не принято. По крайней мере, ни одна из моих бабушек не была замечена отдыхающей. Одна в 16 лет уже работала на военном заводе, а другая родила моего папу аккурат перед войной ну и все заверте... Боюсь представлять.
Маминой походкой носками наружу, маминой прямой спинкой я привыкла гордиться. А как-то раз догоняла ее у подъезда и заметила что-то знакомое — с одной стороны родное, а с другой — пугающее: мама устала и шла, как бабушка с дачи. Списала на наследственность. Я-то совсем другая — не в маму, думала я про себя. Спортивная порода, легкая атлетика, у меня ноги скорее заплетаются, чем топают.
Прошло пару лет и теперь я знаю ту походку изнутри. Заметила, что топаю, машу рукой и одернула себя — ну уж нет! Я так ходить не буду. И только теперь догадалась — это была не бабушкина походка. И не мамина. Это просто походка уставшей женщины, которой надо идти, а она устала ходить еще триста лет назад.
Но мама все-таки не бабушка — родившихся в сороковые иногда выпускали попастись, хоть и недалеко и ненадолго. И на променаде в магазин мама по-прежнему балеринно держит спину, а наступает мягко и аккуратно. Она никогда не выйдет из дома в чем попало, например, в неглаженом. Или в юбке, не сочетающейся с блузкой. Или в случайных серьгах... Так было всегда. И это внимание к внешнему виду вытекает из требовательности к себе, немодной на фоне новых установок про «делать, что хочется», «жить, как удобно» и носить комфортную одежду.
С папой у них не заладилось, когда он стал отказываться надевать глаженые рубашки, а надевал, наоборот, мятые, а иногда еще и грязные — с маминой точки зрения, с его — идеальные. Мама даже пыталась перегораживать собой дверь, и говорить: «Я тебя не выпущу в таком виде». Но силы были неравны, он вырывался.
И вот прошло всего 30-40 лет и мама смягчилась. Мне она дверей не перегораживает, а только грустно шепчет в закрывающиеся двери лифта или в шахту лифта:
— Губы накрась! Хотя бы...
Мамы дают, что могут, а потом ты вырастаешь и остальное находишь в других местах. Потом теряешь, потом снова находишь, а в промежутках — мамы — это единственная доступная нам стабильность.
С папой у них не заладилось, когда он стал отказываться надевать глаженые рубашки, а надевал, наоборот, мятые, а иногда еще и грязные — с маминой точки зрения, с его — идеальные. Мама даже пыталась перегораживать собой дверь, и говорить: «Я тебя не выпущу в таком виде». Но силы были неравны, он вырывался.
И вот прошло всего 30-40 лет и мама смягчилась. Мне она дверей не перегораживает, а только грустно шепчет в закрывающиеся двери лифта или в шахту лифта:
— Губы накрась! Хотя бы...
Мамы дают, что могут, а потом ты вырастаешь и остальное находишь в других местах. Потом теряешь, потом снова находишь, а в промежутках — мамы — это единственная доступная нам стабильность.
Полина Санаева
Публицист, блогер, колумнист порталов Snob.ru и Psychologies.ru, PR-директор лектория «Прямая речь»
Свежие комментарии