У нас считают, что правда вредна
В моей практике нечасто бывают случаи с приемными семьями, но я много работаю с семьями смешанными, неполными. Консультируя семьи с детьми и работая со взрослыми проблемами, я часто сталкиваюсь с историями, связанными с тайной происхождения. Бывает, что приходит взрослый мужчина или взрослая женщина 30-40 лет, и говорит: «Я про отца своего ничего не знаю. Его никогда не было. С мамой про это невозможно было говорить. Она один раз мне сказала: «У тебя нет папы», – и потом, когда я спрашивала, где мой папа, у нее делалось такое лицо, что я спрашивать перестала».
В итоге у человека огромное беспокойство, дыра в идентичности, он отчасти не понимает, кто он, и в результате строит всякие фантазии. И еще относительно благополучный вариант, когда просто информация отсутствует. А бывает, что история происхождения скрывается, и тогда человек получает ощутимый удар по самооценке.
Вообще в России есть тенденция к закрытию информации. Уверенность, что информация может быть опасна и вредна, – одно из частных проявлений общей стратегии. Например, только у нас в России терминальному больному не говорят, что ему осталось жить несколько дней или несколько недель. У нас к праву на знание правды относятся так, как будто человеку будет лучше, если он будет находиться в неведении.
Непременно расскажет кто-то чужой
В случаях с детьми эта ситуация усиливается, и если уж взрослый человек лишен права знать о болезни, то за ребенка вообще решают только взрослые. Ребенку подают некую версию, и кажется, что он никогда ничего не узнает, и ему так будет лучше. Примеров в практике у меня множество. И все же обычно что-то ребенок да узнает. Есть известная русская пословица: шила в мешке не утаишь. Действительно, информация тем или иным образом к ребенку просачивается.
Кроме того, я многократно наблюдала, что у детей, которые растут в подобной ситуации, возникает им самим, может быть, непонятное желание: искать. Я знаю девочку, которая что-то бесконечно искала в бумагах. Она была как сыщик, как следователь, как искатель кладов – у нее было непреодолимое желание все просматривать. В какой-то момент она нашла бумажку, подтверждающую, что она не родной ребенок в семье.
Я знаю ситуации, когда ребенку-подростку о происхождении говорил кто-то из родственников или дальних знакомых – и по опыту, и по наблюдениям всегда информация о настоящей истории происхождения поступает в самый неудачный момент или в достаточно неудачный момент. У ребенка мало возрастных периодов, когда он абсолютно стабилен. Родители, как правило, тянут, думая: «Наверное, мы расскажем, но он должен вырасти. Он еще недостаточно большой, ему 11-12 лет, он еще не все понимает, он не готов».
И тогда сначала создается безопасная легенда, ложная, вымышленная история происхождения, а потом уже ее нужно поддерживать, потому что не хочется признаваться во вранье. Время, когда родители собираются рассказать, откладывается. И в какой-то момент рассказывает кто-то другой, и всегда гораздо менее бережно, всегда в неудачный момент, часто в очень неудачной форме. Главное, что ребенок получает информацию первой степени важности не от родителей. Для него это удар, но главное, что это удар по отношениям, потому что он уверен: «Меня обманывали».
Я знаю среди родителей подпольщиков очень высокого уровня, которым удалось создать и поддерживать легенду десятилетиями. Дети уже успели вырасти, а легенду по-прежнему нельзя разрушить, потому что как это – мы столько лет говорили одно, мы не можем говорить другое. Но обычно, если о настоящей истории происхождения в курсе больше чем один-два человека, рано или поздно по сумме обстоятельств, в какой-то момент – мы же не можем все проконтролировать – ситуация вылезет наружу.
Екатерина Бурмистрова
Самое важное – узнавать от родителей
Правило, которое следует соблюдать: информацию первого порядка по степени важности ребенок должен получать от родителей всегда, не только в этих случаях, а вообще по жизни.
Это и информация о том, что может увеличиться семья, что кто-то болеет так, что есть опасность за жизнь, что семья испытывает серьезнейшие материальные изменения.
Вещи первого порядка связаны с изменением состава семьи, контуров семьи и каких-то событий, связанных с близкими ребенка. Очень часто взрослые скрывают смерть: скажем, умерла учительница, умер пожилой дедушка, а ребенку об этом не говорят. Обычно эти серьезные события он тонко чувствует: чувствует изменения в поведении родителей, их тревогу, боль и другие сложные эмоции, и не умея найти этому объяснение, придумывает что-то гораздо более худшее, чем реальная история, и, главное, что-то, в чем он себя обвиняет.
У детей 7-8 лет и в подростковом возрасте один из механизмов самовосприятия таков: они думают, что если произошло что-то плохое с их близкими, они виноваты или частично виноваты, то есть ребенок считает, что его мысли, его слова могут изменять мир. Это общая тенденция анимистического (детского) мышления, у кого-то она больше проявляется, у кого-то меньше, но дети думают, что они ответственны за все. Если им не рассказывают правду о самых существенных событиях, они с этой ответственностью остаются один на один.
“Вдруг эти злые люди – не мои родители”
Мы все в детстве строили свою историю, мы думали про свою семью, про родителей, про то, как все будет во взрослой жизни. Почти у каждого ребенка в возрасте 4-6 лет возникает так называемая «фантазия усыновления». Это очень распространено, хотя про это мало пишут в русскоязычной среде.
Ребенок, сталкиваясь со всякими нравственными запретами, ограничениями и границами со стороны родителей, испытывает недовольство взрослыми. Он начинает думать, что «эти злые люди, которые так меня ограничивают, – не мои родители». Ребенок фантазирует, что его настоящие родители – какие-нибудь король и королева, богатые и добрые люди, что его перепутали в роддоме и отдали этим злым людям на воспитание. В той или иной степени фантазии усыновления есть у всех детей, в том числе, растущих в благополучных полных семьях.
Это одно из нормальных явлений, его не надо путать с тем, что есть у ребенка, который действительно имеет тайну происхождения, которую от него тщательно скрывают. Если обычная фантазия усыновления либо почти не проявляется, либо быстро проходит, то у ребенка с тайной она задерживается и делается болезненной – это один из вариантов. Либо ребенок растет инфантильным, он как бы не ходит, не смотрит в эту сторону, – это второй вариант.
Когда вырастил отчим, а папа жил в соседнем квартале
Есть правило, которое подтверждается многолетней практикой: ребенок должен расти вместе с информацией о своей биографии. Информация может быть разного рода, даже тяжелой: например, заболевание типа диабета, которое будет влиять на его жизнь; генетическое мужское бесплодие; история происхождения. Бывают всякие вещи, которые точно никуда не денутся, они навсегда останутся с ребенком. Если есть какой-то фактор, на который ребенок сам повлиять не может, и он потенциально сложный, то ребенок должен с ним расти.
Не надо создавать вымышленные легенды, нужно выстраивать упрощенные версии на каждый возраст, которые потом можно дополнять. Если делается по-другому, и ребенок растет с одной картинкой, а правдивая история другая, то потенциально в нестабильном возрасте, чаще всего подростковом, произойдет взрыв бомбы.
Я знаю не один случай, когда доходило вплоть до психотического срыва, если человек в сложном подростковом или юном возрасте получал информацию, которая полностью рушила его картину мира: и информацию о физическом заболевании, и информацию о происхождении, и информацию о какой-то утрате.
Когда человеку говорили, что дедушка переехал в другую страну, а на самом деле дедушка давно умер. Когда человек узнавал, что тот человек, который его растил и которого он всю жизнь звал папой, это его отчим, а папа живет в соседнем квартале или занимается бизнесом в Америке, – это все живые истории, это не плод моей фантазии.
Действительно, очень сложно иногда открыть правду. Иногда настоящая история происхождения не очень красивая, и там много боли и страданий матери или еще кого-то, но с этой болью проще срастись с маленького возраста. Чистому все чисто, и ребенок каких-то вещей просто не усвоит, но он будет это знать, и будет понимать, что любим.
Противоположная стратегия готовит глобальный подрыв – подрыв уверенности в отношениях и подрыв в осознании себя как целостной личности.
Тайна сама себя закрепляет. Когда мы что-то долго прячем, есть ощущение, что мы и должны это прятать, а на самом деле это всех связывает, обременяет и не дает разговаривать искренне. Очень часто глубокие ямы в отношениях, дистанции связаны с тем, что невозможно поговорить о том, как было на самом деле. В семье, где мать родила дочь вне брака и никогда не рассказывала свою трагическую историю, дочь вырастает без душевной близости, потому что одну из основных историй из жизни матери она не знает.
“Есть важный разговор, когда тебе удобно?”
Даже если это было много лет назад, и по-прежнему очень больно, и ребенок был выращен в любви, все равно он имеет право знать правду. Конечно, сначала может быть очень сложный период адаптации, когда ребенок привыкает к новой информации, но потом становится легче почти всегда.
Говорить надо, подбирая максимально спокойную обстановку, когда потом у родителей будет время на ребенка. Скажем, перед отпуском, в начале каникул, а не перед командировкой и не в начале сессии, условно. Подбирать время, когда ребенок готов слушать. Если это относительно взрослый человек, 13+, сказать: «Знаешь, у нас есть очень важный разговор. Когда тебе будет удобно?» – дать ему время настроиться.
По моему опыту в консультировании часто бывает так: люди долго подводят к такому разговору, а потом оказывается, что на самом деле ребенок уже все знает или сильно догадывается – то есть для него это гораздо меньшая неожиданность, чем думали и представляли взрослые.
Свежие комментарии