Из всех исторических эпох наиболее уютной, комфортной и приспособленной для жизни многие считают середину и финал XIX века.
Этим мы не в последнюю очередь обязаны отечественному кинематографу.
Камин, рюмочка шерри, спинки удобных кресел, трубочный дым и неспешный разговор, кончающийся знаменитым: «Элементарно, Ватсон».
Старая добрая Англия времён Шерлока Холмса.Картинка заставляет поверить в то, что всё тогда было на уровне. В том числе и медицина. Подтверждением тому – строгий аккуратный доктор Ватсон. Белый воротничок, невозмутимость, диплом врача – весь олицетворение надёжности…
Тиф и холера
Всё это заводит нас в серьёзную ловушку.
Более пристальное знакомство с первым же произведением холмсианы рисует картину жутковатую. «Меня свалил брюшной тиф – бич наших индийских колоний… Я сошёл на пристань с непоправимо подорванным здоровьем», – говорит о своих первых шагах в Лондоне доктор Ватсон.
Ещё бы не подорванным – его товарищ, который, к слову, и свёл доктора с Шерлоком Холмсом, в ужасе от его внешнего вида: «Что вы с собой сделали, Ватсон? Вы высохли, как щепка, и пожелтели, как лимон!»
Автор этих строк – знаменитый писатель Артур Конан Дойл – сам был врачом, и неплохим. В диагностике разбирался блестяще. Однако именно здесь явно дал маху. Больной, перенёсший брюшной тиф, имеет бледный, синюшный цвет лица. В то время как жёлтый – верный признак гепатита. Подцепить который в Афганистане – а ведь именно там воевал доктор Ватсон – как нечего делать.
«– Что вы там едите, Ватсон? Омлет? Какая гадость! Бросайте это и одевайтесь.
– Да? А что случилось?
– Я сегодня богач. Едем в ресторан «Феррари». Будем есть перепелов и пить Шато Роз!»
Этот диалог помнят многие любители приключений Холмса. Равно как и реакцию Ватсона: «Благодарю вас, я сыт». Интонация – смесь презрения и снисходительности.
И поделом. Основным, а тогда и вовсе единственным лечением выздоравливающих от тифа больных являлась довольно строгая диета. Омлет ещё допустим и даже желателен, равно как и пюре из шпината, которое миссис Хадсон подала доктору. А вот жареные перепела и вино смерти подобны.
Иногда кажется, что знаменитые английские омлеты и овощные пюре приобрели популярность как раз по причине катастрофической ситуации с кишечными заболеваниями. И не только в колониях, но и в самом Лондоне. «Два дома на Лористон-Гарденс стоят пустые, и все потому, что хозяин не желает чистить канализационные трубы, хотя, между прочим, последний жилец умер там от брюшного тифа», – типичное замечание холмсианы.
Здесь стоит отдать должное Конан Дойлу как медику. Понять прямую связь между аховым состоянием канализации и эпидемией брюшного тифа на пару с холерой в Англии смогли не сразу и не все. Впервые это обнаружил доктор Джон Сноу в 1854 году, когда за один только день и на одной только улице в Сохо заразились 56 человек. Беглый опрос среди жителей показал, что не заразились лишь явные алкоголики. Зато в зоне риска оказались все те, кто пил воду. По счастливой случайности из всех водоразборных колонок района работала только одна. Когда её наконец-то додумались закрыть, эпидемия сошла на нет. Оказалось, что именно здесь канализация дала течь и фекальные массы попали в питьевую воду. Однако на выяснение обстоятельств ушло две недели. За это время холера унесла 500 жизней.
Впрочем, ещё неизвестно, кто представлял для человека викторианского времени большую опасность – болезни или лекарства. Даже простое перечисление «самых прогрессивных средств» вызывает странное чувство, воскрешая в памяти дело «врачей-вредителей».
Скажем, самый распространённый и ничего не объясняющий диагноз Викторианской эпохи – нервная лихорадка. Что это такое, не вполне ясно до сих пор. Но по частоте упоминания он обгоняет даже брюшной тиф. Как, например, в очередном рассказе холмсианы «Горбун»: «Сама женщина ничего объяснить не могла. Она находилась в состоянии временного беспамятства, вызванного нервной лихорадкой».
Среди симптомов также называют головную боль, тошноту, слабость, жар и раздражительность. Самые популярные методы лечения – пиявки, пропаривание ног и «общее расслабление организма».
Последнее достигалось весьма оригинально. Считалось, что уникальным средством расслабления является никотин. И всё бы ничего, кабы не способ применения: «Врачу надлежит зажечь трубку или сигару, присоединить её к маленьким ручным кузнечным мехам и аккуратно вводить табачный дым в задний проход пациента. Чтобы избавить пациента от неприятных ощущений, рекомендуется использовать крепкий алкоголь, например джин, в размерах не более одной пинты».
Вообще-то пинта – это больше полулитра. Выдув залпом такой объём джина стандартной крепостью в 47 градусов, можно получить «полное расслабление организма» и без табачных клизм. Тем более что измерять и подбирать правильную дозу никотина приходилось индивидуально, что удавалось не всем и не всегда. Известны случаи, когда больные умирали от переизбытка табачного дыма. Либо от ударной дозы алкоголя, это уж как повезёт.
Особенно любопытно, что эти методы считались действительно передовыми. А некоторые другие – вынужденными, изобретёнными лишь под давлением груза общественных приличий. Или вообще побочными, не имеющими к медицине как таковой очень опосредованного отношения.
Среди первых с большим отрывом лидирует изобретение стетоскопа, а впоследствии и фонендоскопа. Без строжайшей и весьма специфической викторианской морали их появление было бы проблематичным. А так – всё просто. Доктора в подавляющем большинстве мужчины. Согласно статистике, в те времена гораздо чаще болели женщины. Больному же необходимо прежде всего прослушать лёгкие и сердце. В общем, это можно сделать и прижав ухо к грудной клетке. Можно, но нельзя – не велят общественные приличия. В качестве компромиссного устройства как раз и появляется стетоскоп.
О том, что представляли собой побочные средства, можно узнать, открыв очередной рассказ холмсианы – «Знак четырёх»:
«– Что сегодня, – спросил я. – Морфий или кокаин?
– Кокаин, – ответил Холмс. – Семипроцентный. Хотите попробовать?
Он взял с камина пузырёк и вынул из аккуратного сафьянового несессера шприц для инъекций. Нервными длинными белыми пальцами он закрепил в шприце иглу и завернул манжет левого рукава. Несколько времени, но недолго он задумчиво смотрел на свою мускулистую руку, испещренную бесчисленными точками прошлых инъекций…»
Этот диалог, который сейчас того и гляди вымарают из классических рассказов по причине «пропаганды наркотиков», отлично показывает, как и через кого в медицинскую практику внедрялось такое полезное изобретение, как шприц. Удивительное дело, к препаратам на основе опия или кокаина относились, в общем, спокойно и даже доброжелательно. Опий и морфий назначали от бессонницы, от волнений, от перепадов настроения. Причём даже детям. Кокаин входил в микстуры и ингаляции от кашля. А вот шприц многими врачами по какой-то загадочной причине воспринимался неадекватно. Долгое время он и был этакой игрушкой высших классов общества – элегантной штучкой, которую хранят не в сейфе, не в автоклаве, а в несессере, рядом с пилочкой для ногтей и гильотинкой для сигар.
Писатель, возможно, оставил бы этот пассаж без ответа. Но Конан Дойл был верен ещё и врачебному долгу. И потому – редчайший случай – в продолжении диалога он примеряет на себя личину не Холмса, а Ватсона – недалёкого, но честного армейского доктора:
«– Это губительный процесс, который ведёт к перерождению клеток и в конце концов к слабоумию! Я говорю с вами не только как приятель, но как врач, отвечающий за здоровье своего пациента».
Золотые слова.
И то, что сказаны они в эпоху табачных клизм и бессилия перед холерой, мало что меняет.
Свежие комментарии