Нечто среднее
— Ты не страшная девочка, тебе только зубки выпрямить и ничего, — говорила мама.
Это был комплимент.
То есть мама намекала, что в день моего рождения у природы был выходной, но не так чтобы прямо загул.
Поработала природа чуток, но быстро устала.
Палка-палка, огуречик, вот и вышел человечек.
А человечку, на минуточку, уже восемнадцать лет, и он — поздравляю! — девочка.
Девочка созрела. Земфирит человек, пишет стихи по возрасту.
В них много примитивных рифм и мало поэзии.
волнует кровь —
приди же вновь —
возьми морковь.
Ну, не Ахматова, конечно, но и не Чуковский. Нечто среднее.
Нечто среднее — это прям слоган моей юности. Если бы надо было отрекламировать меня как товар, то «нечто среднее» — это прям в яблочко.
На визитке можно было смело писать: «нечто среднее» и телефон.
Мама, в целом, ничего плохого не хотела, наоборот, хотела успокоить и поддержать. Но это можно сделать по-разному.
Можно сказать: «Ты красивая», а можно сказать: «Ты ничего».
Вроде смысл тот же, да не тот же.
Что «ничего»? Это для буддистов хороший комплимент, а для девочки из района Зябликово — сомнительный.
Есть такой фильм «Человек без лица». Так вот — это про меня.
Я похожа на всех и ни на кого.
Мне с моей никакой внешностью надо банки грабить: никто из свидетелей не сможет меня описать.
Скажут: ну, такая... нос, рот, руки, огуречик — человечек. Никаких особенностей. Только зубы, но зубы я не покажу во время ограбления, я же в чулках буду. На голове.
Я выросла и устроилась на работу.
Теперь на визитку можно дописать должность.
На работе меня любили: я была безотказная. Именно безотказностью покупают любовь окружающих некрасивые люди. Те, которые ничего. Без лица. Нечто среднее.
Я сейчас исключительно о рабочих моментах говорю.
Подежурить за коллегу, прикрыть перед шефом, собрать визы на договор. Это я могу. Это я пожалуйста.
А остальное — до свадьбы ни-ни.
Не то чтобы кто-то прям настаивал и умолял. Просто когда есть принцип «до свадьбы ни-ни», то это такая защита: не ты никому не приглянулась, а просто твоя принципиальность стоит на страже личной жизни.
И ты сначала неприступная и гордая, а потом уже невостребованная и одинокая.
Однажды я застряла в лифте с большим начальником. У него была фамилия Царев и логичная кличка Царь. Лифт ехал, а потом внезапно остановился, и свет погас.
В темноте Царь положил руку мне на грудь. Ну на то место, где она обычно у женщин.
— Хочешь в мой отдел? — жарко зашептал он. — Повышение, много денег, график гибкий... Но и ты должна быть... гибкой.
В фильмах в этом случае уверенные в себе красивые женщины дают пощечины распоясавшимся мужикам. Негодуют.
Но никто не предупредил, что в этот момент тебя парализует от страха, стыда и брезгливости. И знаете ли, влепить пощечину в первый раз в жизни — это поступок.
— Нет, нет, нет, — бормотала я, отталкивая руку Царя.
Потом размахнулась и дала пощечину. Но промахнулась. Вместо пощечины получилась нелепая саечка. За испуг.
На мое счастье лифт в этот момент вздрогнул, доехал до первого этажа и устало распахнул двери.
Я, пунцовая, выскочила из западни и побежала в туалет — рыдать от унижения.
Через день Царь застрял в лифте с Наташей. Наташа через неделю получила повышение в его отдел, больше денег и гибкий график. Такой же гибкий, как Наташа.
А я, в свою очередь, получила урок, но не очень поняла какой. Наверное, что мужики — кобели. И что за такими, как я, не ухаживают. Им милостиво кладут руку на грудь в кромешной тьме застрявшего лифта.
И что по жизни надо выбирать: принципы или повышение. И нельзя, чтобы все было при тебе.
Я поняла, что свою некрасоту я могу монетизировать исключительно в любовь какого-нибудь бедного студента с бородавкой на носу или каким-нибудь физическим недостатком, чтобы уравновесить мои кривые зубы.
И студент не заставил себя долго ждать.
Вон он, на соседнем курсе, балагур и хохмач, но никакой бородавки, красивый студент, черноволосый, как бы не соскочил.
— Хосподи, голова как дыня, — прокомментировала мама, и я успокоилась: никуда не денется.
— Это не криминал, — весело ответила я и ускакала на свидание.
Я приходила со свиданий пьяная от любви и счастливая по макушечку. У меня болели губы от смеха и поцелуев. Какое там «ни-ни», мне за двадцать...
Мама была недовольна моим выбором. Она рассчитывала на богатого принца, который с удовольствием в качестве моего приданного возьмет комплект постельного белья Ивановской ткацкой фабрики и все финансовые проблемы тещи. А тут какой-то хохотун. Ишь, Петросян, вы где жить-то будете? Женихается он!
Я пыталась объяснить маме, что такие идеальные принцы, подходящие под ее описание, готовы лапать меня в кромешной темноте застрявшего лифта, а при свете — нет. Они намного старше меня, и им нужны ухоженные красотки с клубничным румянцем, а я вся неидеальная, с маленькой грудью, кривыми зубами и без лица, и радуйся, мама, что хоть кто-то позарился и что по любви.
Такой капитал, мама, сама понимаешь, можно было вложить не в каждый банк, и я с трудом нашла свой захолустный, подмосковный с одним-единственным банкоматом, сельпо-банк.
Мы поженились. Муж смотрел на меня влюбленным глазами и говорил, что я самая красивая. Он делал непривычные комплименты, в которых не использовал уничижающие слова, такие как «ничего» и «не страшная». Он вообще в своих признаниях как-то обходился без частицы «не».
«Но это, конечно, потому, что он слаще морковки ничего не пробовал», — объясняла я себе ситуацию и гасила внутреннее ликование.
Через пару лет мы с мужем накопили денег на свой первый Египет. И ходили по Шарм-эль-Шейху, взявшись за руки, в восторге от моря, пальм, пустынь и местного колорита.
За сутки до отлета в Москву мы с друзьями из отеля, Витей и Машей, поехали на рынок за сувенирами.
Мне там, на рынке, понравилась сумка в ромбиках. Но дорого. Она стоила столько, сколько весь наш бюджет на сувениры. Машка тоже оценила сумку. И цену. Вздыхала.
Продавец, ушлый араб с сальными глазами, шепнул мне на ухо:
— Покажи грудь, скину двадцать долларов.
«Ого, — подумала я. — По десятке за каждую».
Полыхнула негодованием и гордо вышла из магазина. Идиот! Кобелина!
Через десять минут на входе я встретила пунцовую сговорчивую Машку, которая гордо несла в руках сумку в ромбиках.
Обменяла ромбики на принципы.
Не бывает, чтобы всё.
Приходится выбирать.
Вечером я, смеясь, рассказала мужу про ромбики. Я паковала в чемодан масла и сувенирных верблюдов. А сумку не паковала.
Говорю, мол, видишь, муж, мой бюстгальтер хранит целый капитал, двадцаточку! Думаю, каждый год цена будет падать из-за твоей безжалостной амортизации, но тем не менее...
— Никогда не понимал, откуда в тебе столько нелюбви к себе, — ответил мне задумчиво муж. — Ты самая красивая женщина на свете, и это я не потому, что женился на тебе, говорю. Понимаешь, мужики не любят идеальных, одинаковых, надутых. Вот именно эти родинки, зубки, шрамики, несовершенства — это же самое интересное в женщине, то, что отличает ее от других, понимаешь? Не штампованная красота, а природная.
«Ух ты, — подумала я. — Это же с ног на голову все! Это же значит, что всё, что я считала недостатком, можно считать достоинством? Я не безликая и не неидеальная, я просто особенная? Не такая, как все? Класс...»
— Двадцатка — это несерьезно, — продолжил муж. — Торг начинаем с сотни...
Шутит он, шутник. Петросян, блин, египетский.
С того вторника я живу королевой. Очень красивая и разная.
И эта уверенность живет и крепнет у меня внутри, она не зависит от сальных глаз царей и продавцов.
Я теперь — электростанция, качающая уверенность в себе и раздающая тепло тем, кто его достоин, работающая на топливе света влюбленных глаз.
И это приз за нерастраченные принципы, и этот приз дороже ромбиков и должностей.
Я листаю чужие инстаграмы и вижу много одинаковых лиц, иногда совершенно по-кукольному идеальных, удивительно похожих друг на друга.
Они отчаянно стремятся к совершенству, а совершенство, выходит, совершенно в другом.
Мы все изначально очень красивые. Только это совсем не про внешность.
Ольга Савельева
Свежие комментарии